Ознакомившись с содержаньем норм,
Избежав — по возможности — новых форм,
Отработать честно подножный корм
Муравьем, заключенным в янтарной клетке.

Отчитавшись, не веря себе ни на грамм,
В исполненьи полном своих программ,
Осознать: докУменты не игра.
И не сметь мечтать о тигровой креветке,

Рассуждая — в пространство — о красной икре,
Муравей-апостол несет свой крест,
Понимая: от перемены мест
Не меняется сумма, хоть ты тресни…

Этот деепричастный бурлацкий стон
Окружил сознанье со всех сторон.
Черный ворон не слышен среди ворон.
Не найдя мотива для новой песни,

Мне и ухнуть не с кем: неси все сам.
И давно уже поистерлась джинса,
Не заменит поэзии колбаса,
Что бы ни говорили дискУрса профи…

Этот деепрессивный бурлацкий стон:
Понаделать селфи взамен икон,
Заменив Распятого на смартФон.
И не водка, а растворимый кофе,

Что по жилам должен послушно течь.
Растрепалась даже Родная речь.
Мы навечно заперты в янтаре,
В ноябре, в амбаре, в гранитной крошке…

Ну а время движется к декабрю.
Кто у нас там дальше по календарю?
Я сейчас о будущем говорю,
Будто сам еще не останусь в прошлом.

Этот неепричастный мудацкий стон.
Коньяку бы хлопнуть, грамм  этак сто
пятьдесят. Но внова «Стоп-
Машина», — мне скажет Пушкин.

Уж десятый катрен ни строки про баб.
Становлюсь, как видно, глазами слаб.
Мне, беспозвоночному, хребта б
Не отрывать уже от подушки.